Рыцарь из Дома Драконов (СИ) - Страница 141

141

Позже, много позже они лежали, обнявшись, на кровати, укрытые одним плащом. Эльза прижалась к Артуру крепко-крепко, будто боялась потерять. Они были вместе, сердце рядом с сердцем, и колесо времени оборачивалось вокруг них, тихо-тихо, шепот, шорох, всплеск. Они лежали в темноте, окруженные тишиной, покоем и сладкой усталостью. Светильники давно погасли, и за пределами шатра ворчала и ворочалась ночь. Артур подумал, что, может быть, у него больше никогда не будет таких часов абсолютного покоя. Может быть, совсем скоро у него совсем ничего не будет, потому что не будет его. Тогда он постарался запомнить эту ночь, навсегда запечатлеть ее в памяти, чтобы никогда не потерять. Запомнить эту девушку, прижавшуюся к нему, опустившую голову ему на плечо. Запомнить слова, что она шептала ему в в темноте. Запомнить шелест ее губ.

— Так хорошо… — тихо сказала Эльза. — И, знаешь, совсем ничего больше не надо, пропади оно пропадом… Спасибо тебе.

— Это тебе спасибо, — сказал Артур и замолчал. Он понимал, что слова тут лишь помешают. Он хорошо умел вязать из них узлы и плести гобелены, но, как оказалось, одно дело болтать о ерунде, и совсем другое — говорить о том, что действительно важно. А потому он просто провел рукой по ее волосам.

Спустя некоторое время он попросил:

— Спой мне.

— Что? — Эльза приподнялась на локте.

— Спой мне. Что-нибудь. Неважно, что.

— Да ладно тебе… Лютня далеко лежит, идти за ней… Не будь мерзавцем, приятель… Мне сейчас подниматься…

— Три шага — разве далеко?

Эльза помолчала:

— Да вот… Не хочу от тебя отрываться.

— Тогда спой просто так, без лютни. У тебя получится, я знаю. Мне просто надо… — он запнулся. — Пожалуйста.

Она тихо вздохнула в темноте:

— Бедный мой герцог, тебе наверно совсем не пели колыбельных. Хорошо… Сейчас. — Последовала пауза, в течение которой Артур слышал лишь дыхание девушки и чувствовал лишь прикосновения ее тела, а потом она и в самом деле запела. Негромкая песня на простой мотив, грустная и тревожная, она заставила сжаться его сердце, пронзив его и печалью, и надеждой. Песня лилась потоком изгоняющего тьму света, слова срывались, сплетаясь в строки, голос Эльзы взлетал и падал, и в нем мешались слезы живых и молчание мертвых. Иногда песня гремела ударами меча о щит, а иногда — становилась почти неслышной. Эльза пела.

Ночь разлетится в осколки, солнце же снова взойдет.
Страх не всесилен, не вечен. Пламени вечно гореть.
Тот, кто повенчан с мечом, никогда от меча не умрет.
Страсть обуздавший — пусть обуздает смерть.
Мне не бояться войны. Нам не страшиться ран.
Битва зовет — нам ли страшиться битв?
Ратное поле — вот наш Господний храм.
Бранный наш клич слаще любых молитв.
Если рожден драконом — то и живи как дракон.
Ветер и пламя связав, обратишься принцем войны.
Ангелом братских могил. Смерти стальным крылом.
Крики и вой твои пусть коронуют сны.
Верить уже не нужно, осталось просто уметь
Мир удержать на крыле, кровью своей заклясть.
В самый беззвездный час — павшей звездой сгореть.
Тьму запечатав собой, в нее же навеки упасть.

Эльза пела, и ее голос обволакивал Артура лучше любого одеяла, и он нежился в этой песни, отдавшись ее течению, превратившись в мелодию и шепот. У него совсем ничего не было, кроме этой песни, этой темноты и этой девушки, и он дал себе слово, что никому не отдаст то, что у него осталось. Никому. И никогда.

— Это наша судьба? — спросил он, когда песня закончилась.

— Да. Это наша судьба. — Эльза провела пальцем по его губам. — А теперь спи.

Артур видел сон. Ему снились люди, которых он знал, люди, разрушавшие его жизнь или, напротив, бывшие ее опорными точками, люди, которых он любил и которых ненавидел. Они являлись к нему, один за другим, бесконечной чередой. Приходили, чтобы проклясть или благословить, называли героем и мерзавцем, молили о помощи, ждали защиты, осыпали бранью, призывали на его голову громы небесные, угрожали и упрашивали, или просто молчали, не говоря ни слова. Видеть некоторых из них было очень больно.

Раймонд Айтверн лениво пил вино из золотого кубка и подбрасывал на ладони герцогский перстень, точно так же, как сам Артур недавно подбрасывал яблоко. Отец казался отстраненным и чужим, как один из далеких предков с семейных портретов, один из чужих родных людей, умерших триста, пятьсот, тысячу лет назад, похороненных в фамильной гробнице, развеянных пеплом по ветру, упокоенных на дне чужих морей, нашедших смерть от ледяной волны, морового поветрия, летящей стрелы, пронзившего сердца меча и от ударов в спину. «Выдержишь ли ты, мальчик?» — усмехался Раймонд Айтверн, Артур пытался ответить, что да, выдержит, но язык не слушался его, словно окаменел.

Айна кричала, называя своего брата трусом и ничтожеством, и ее волосы темнели, становясь медно-рыжими, как пролитая кровь. Она была одета в черное траурное платье и носила на голове венок из увядающих белых лилий. Артур не желал ее больше видеть, но тем не менее не мог оторвать от сестры взгляд — пока она вдруг не вспыхнула огнем и не осыпалась в разверзшуюся под ней сиренево-синюю бездну водопадом кленовых листьев.

Гайвен сидел у догорающего костра в степи и играл на серебряной флейте, выводя грустную мелодию, наподобие той, что играют на похоронах. Волосы принца поседели, сделались белыми, как январский снег, и их перехватывал серебряный обруч. На коленях у Гайвена лежал обнаженный меч, с рукоятью, изображающей голову беркута. Артур подошел к костру, слушая, как плачет флейта, и тогда Гайвен отложил ее в сторону и сказал: «Ты опоздал… Все уже заканчивается, мой герцог.» «Заканчивается? Что именно?» — спросил Артур, видя, как Гайвен поднял руку, и та вдруг сделалась совсем прозрачной и бесплотной. «Заканчивается мир», — сообщил принц.

141